Его мать всю жизнь прожила с этим ощущением – ощущением самозванства, неизбежного разоблачения и позорного провала. Что в значительной мере обусловило ее неуемное желание нравиться прессе и «простому народу», ее дружбу с сомнительными личностями – и ее булимию.
Че Гевара: дырка в голове
Медицине известен такой случай – в одном селении жил-был паренек, скромный и работящий, женился он рано, вот и работал много. Не сказать, чтобы профессия была какая-то особо денежная, но в перспективе сулила свой домик с садиком и хлеб с маслом ежевечерне – неплохо, даже по нынешним меркам. Да вот однажды в пьяной драке, зачинщиком которой он не был, пареньку пробили голову железным прутом. К изумлению окружающих, он выжил. Но как-то странно изменился – стал склочным и раздражительным, начал пить и скандалить, оставил семью и работу. На жизнь зарабатывал демонстрацией дыры в голове посетителям сельских ярмарок. Посетители ужасались и угощали его выпивкой. В очередной пьяной драке, инициатором которой он был, его и убили.
Пламенные революционеры разных времен и народов все как один похожи на этого паренька – вне зависимости от того, умерли ли они своей смертью или закончили как Троцкий. А именно – у всех у них была дырка в голове.
И самая зияющая дыра была у Че Гевары.
К понятию «пламенный революционер»
Все пламенные революционеры – это революционеры профессиональные, то есть профессионально занимающиеся деланьем революций. Словосочетание «профессиональный революционер» смущало меня в моем невинно-советском отрочестве – пожалуй, не меньше, чем фраза Ленина «Писатели должны войти в партийные организации». С писателями хотя бы ясность была: автор фразы очевидно неправ, писатели не обязаны никуда входить. А вот с революционерами какая-то интригующая недоговоренность: если революция – их профессия, значит, им за это платят? А кто? И раз есть такая интересная профессия, то наверняка ей где-то учат? А где?
Должен сказать, что вот уже сколько лет прошло, но никаких вполне исчерпывающих сведений общего характера мне на этот счет получить не удалось. Какая-то стыдливость, что ли, охватывает историков революционных движений – и они либо обходят вопрос о материальной подоплеке самого существования революционных вождей, либо, как говорится, набрасывают дерьмо на вентилятор – в виде десятка взаимоисключающих версий, ни на что, кроме себя, не опирающихся. Вот говорят, что Ленин был немецким шпионом, что вообще большевикам платил немецкий Генштаб. Допустим, а Герцен, безбедно живший в политэмиграции в Лондоне, издававший там журнал «Колокол» – он на чьи средства это делал? А Троцкий, уже после высылки из СССР, на что жил в Мексике, на гонорары за мемуары? Или ему Гитлер приплачивал?
Вопрос «кто приплачивал», вообще-то, должен быть главным при анализе революционной деятельности того или иного персонажа. Или партии. Или даже целого государства. Мы живем в жестокое время, когда идеология сама по себе не стоит медного гроша. Всегда находятся люди, которые заинтересованы в распространении той или иной идеологии на той или иной территории. Сюрприз для наших пап и мам, но не для нашего уже поколения: за социалистическую идеологию в любом ее варианте всегда платит какая-нибудь капиталистическая свинья в конечном счете. Почему так – потому что только у капиталистической свиньи есть деньги, только она умеет их делать. Дальше вопрос – о мотивах: зачем буржуям финансировать революцию. Здесь мотивы могут быть самые разные – устранение конкурента (Россия в 1917 году), создание очага напряженности в нужном регионе (Индокитай в 40—70-е годы прошлого века, Израиль-Палестина с момента возникновения по настоящее время), решение геополитических ребусов, перераспределение финансовых потоков или маршрутов наркотраффика – в любом случае, действительные причины никогда ничего общего не имеют с причинами, указываемыми в качестве исходных революционной идеологией, то есть – с борьбой за счастье трудящихся, угнетенных и обездоленных.
Прошу прощения за несколько затянутое вступление, но это снова к вопросу о дырке в голове у любого профессионально-пламенного революционера. Условный «Че Гевара» в начале своей карьеры может не знать (и не обязан знать), что деньги, на которые куплены первые винтовки, отпечатаны первые листовки, сняты конспиративные квартиры, дал все равно какой-нибудь Ротшильд – американский или английский. Но рано или поздно к революционеру приходит понимание, что его используют втемную – и уходит сквозь дыру в голове. Оставляя после себя тихий трансформаторный гул.
По прозвищу Свинья
У аргентинца Эрнесто Гевары отношения с деньгами не сложились генетически. Его папа, тоже Эрнесто, постоянно ввязывался в какие-то аферы, закономерно прогорал и затем красноречиво сетовал на то, что мир несправедлив, а честным и порядочным людям никогда не преуспеть. Ну, мы все таких людей знаем. Мы и сами такие.
Эрнесто-младший рано столкнулся с несправедливостью. На каникулах он подрядился убрать урожай у соседа-фермера, но через несколько дней парнишку скрутила астма. Фермер, сославшись на то, что работа не сделана, выплатил будущему команданте лишь половину обещанного, чем привел того в ярость. Кроха-сын прибежал домой с криком: «Да что он себе позволяет! Пойдем набьем ему морду!»
То есть – с юных лет проявлял революционное правосознание. Фермер, выступающий в роли нанимателя, формально был прав и даже проявил милосердие к больному парнишке – мог совсем ничего не платить, а заплатил половину. По сути же фермер – это реакционный элемент, трутень, который сам не работает, а нанимает других, да еще сэкономить норовит. А ведь мальчик рассчитывал на эти деньги.
От одного эксплуататора – к несправедливо устроенному обществу. Родители Гевары, когда он был еще младенцем, закаляли мальчика примерно так, как это показано в фильме «Семнадцать мгновений весны» – с ветерком. Войдя в сознательный возраст, будущий вождь кубинского народа оказался астматиком (в мать) и решительно сократил количество водных процедур, так что однокашники – в шутку, разумеется – прозвали его «Свиньей». Возможно, общая небрежность в одежде (нечищеные ботинки из разных пар, давно нестиранная рубашка, одной полой заправленная под брючный ремень, другой – реющая по ветру) тоже сказалась. Уже позднее Гевара сообразил сделать из этого фишку – и до конца жизни проходил не слишком ухоженным, посмеиваясь над своими друзьями-кубинцами, которые «чуть что – бегут мыться».
Астма и адреналин
Велик соблазн вывести всю последующую биографию Гевары из его болезни. Например, таким образом – от приступов астмы Гевара лечился адреналином. А что дает больше адреналина, чем революционная деятельность?
Замечательно, только вот не все астматики, накачавшись адреналином, ищут смерти в чужих горах. Первый пришедший на ум пример – актер Михаил Пуговкин. Страдал тем же заболеванием, но не афишировал этого, дожил до преклонных лет, был добрым человеком.
Гевара был, скорее, нетипичным астматиком. Обычные астматики боятся грязи и сырого климата, с осторожностью выбирают себе еду – вдруг да нарвешься на аллерген. Гевара грязи не боялся, есть мог десять часов подряд – «впрок» (что роднит его с принцессой Дианой), до конца жизни курил сигары и спал где придется. Он действительно себя не щадил до такой степени, что возникает вопрос: за что он так себя ненавидел?
Конечно, можно спросить по-другому: за что он так самозабвенно любил всех остальных? Но к любви мы еще вернемся.
Пока к вопросу об астме. Определившись вроде бы с призванием, потомственный астматик Эрнесто Гевара не без труда поступает на медицинский факультет столичного университета. Специализируется на аллергии. Выбор понятен: астма – болезнь аллергическая, лечится плохо, есть шанс облегчить жизнь себе, маме, многим другим. Однако, закончив университет (опять же не без труда), Гевара сообщает родным о своем решении: аллергия – болезнь богатых, бедняки о ней не знают, эрго – я не хочу тратить время на лечение богатых, я буду помогать бедным каким-то иным способом. Поеду в лепрозорий к прокаженным. Ах! – и невеста Чинчина упала в обморок. Ей в лепрозорий не хотелось.
Возможно, на то и был расчет, поскольку до лепрозория Гевара не доехал. Вынырнул он уже в Гватемале.
И ты увидишь карнавал!
В демократических странах Латинской Америки есть хорошая традиция – если к тебе в страну приехали политические беженцы из соседнего государства, их ни в коем случае нельзя выдавать на родину, их нужно одеть, обуть, накормить и быть с ними ласковыми. Ильда Гадеа, не то китаянка, не то индианка, была беженкой из Перу, что позволило ей получать от правительства Гватемалы пособие, которого хватало на безбедную жизнь и аренду квартиры в непосредственной близости от президентского дворца. Да еще оставалось на помощь другим обездоленным. Одним из таких обездоленных и был наш герой – по обыкновению, в нейлоновой рубашке невнятной окраски, разношенных ботинках и мятых брюках, он явился в Гватемалу, где только что произошла революция (кажется, 730-я в истории страны), чтобы чем-то пригодиться. Но не пригодился, увы, ничем – в министерстве здравоохранения ему сказали, что диплом Буэнос-Айреса здесь не считается документом, позволяющим незамедлительно начать врачебную практику. Что поделать, врачей хватало без него – и местных, и приезжих, и куда более опытных.